Дочь

Телефонный звонок я услышала еще на лестничной площадке. Кто-то настойчиво ждал моего ответа. Почему-то стало тревожно… Я быстро отперла дверь, вошла в квартиру и сняла трубку. Успела.

— Слушаю!

А в трубке торопливый дочкин говорок:

— Мамуль! Как хорошо, что я дозвонилась! Я задержусь немного. Ладно? Ты не беспокойся, ужинай без меня. Не скучай! У меня тут дела.

— Хорошо. Жду тебя.

И вот прошло уже около трех часов, а дочки все нет и нет. Все чаще приходится мне коротать вечера одной. Наверное, пора было бы к этому привыкнуть, но я никак не могу выйти из сложившегося годами ритма. Утром — торопливые домашние дела, быстрый завтрак, автобус, метро. День забит битком — работа, работа, работа! По дороге домой туда-сюда зайти, что-то купить; на парикмахерскую тоже время надо. А оно проскакивает, как миг!

Зато впереди — вечер, наш вечер, когда мы не спеша ужинаем вдвоем с дочкой, смотрим телевизор, разговариваем, а порой и молчим. Занимаемся каждая своими делами, но все равно мы — вдвоем! Вечер всегда вдвоем. Конечно, мечталось о вечерах втроем, но не сложилось…

И раньше, в школьную пору, бывали у дочки и театры, и кино, и прогулки с подружками, но они терялись, просто не замечались в ряду наших радостных общих вечерних часов. Да и, по сути, тогда отсутствие было совсем другим.

Вернувшись домой, дочка, волнуясь, а порою иронизируя, пересказывала содержание фильма или спектакля; в лицах изображала все, что происходило на школьном вечере; мы о чем-то спорили, над чем-то весело смеялись. Я знала, что постоянно нужна моему ребенку, и где бы дочь ни была, моя связь с нею прочна и нерушима.

А сейчас… Нет, не в одном тут привычном ритме дело. И сломался он не случайно. Я понимаю, что в нашу жизнь приходит что-то новое. Какое оно — плохое, хорошее? Что оно несет нам — ей, мне?

Я ловлю себя на том, что уже давно брожу по квартире бесцельно. Ужин стынет на плите, дела брошены, а я не нахожу себе места, все веду сама с собой какие-то странные внутренние диалоги…

Почему мне так тревожно? Чего я боюсь? Что случилось?

Стою у окна и смотрю на позднюю улицу. Тут мне отрадней: я вижу людей — торопятся запоздавшие прохожие, пожилая женщина гуляет с веселой собакой, какой-то чудак бежит трусцой… Я смотрю на окна в доме напротив: одни зажигаются, другие гаснут. Раньше я их никогда не замечала. Не смотрела в чужие окна — мне об этом и не мыслилось, да и некогда было: успеть бы все дела переделать, все новости с дочкой обсудить, найти ответы на ее бесконечно немыслимые вопросы и сомнения.

А дочки все нет… Я прислушиваюсь к лифтам — еще одно новое мое занятие. Вот открылась и закрылась внизу дверь, зашумел мотор, вот лифт останавливается, но… не на нашем этаже. Вот еще один, и еще. И все — мимо.

Когда же это началось? Да, кажется, месяца три назад. Когда я вернулась с работы домой и застала дочку уже одетую, готовую выйти из дому.

— Ма! Знаешь, я сегодня вечером ухожу…

— Да?.. А как же… Мы же собирались…

— Мам! Ну, в другой раз. Мне очень-очень нужно. Я тебе потом все расскажу.

В голосе моей девочки звенели весенние колокола. Она торопливо поцеловала меня и ушла, нет, убежала! Так дочь никогда не уходила…

Я знаю, у всех дети становятся взрослыми. У всех… Но когда у всех — это легко понять. А когда у меня? Почему-то острым-острым ноготком в душе скребет и ноет обида и едкая, как густой дым, жалость к себе… Ведь совсем недавно музыкой, самой сладкой для меня, поминутно звучало все вокруг:- Мам! Мам! Мам! И счастье мое — до краев! И во всем гармония.

…В голове больно стучит много раз думанное-передуманное: и эти одинокие вечера — плата мне, матери, за бессонные ночи, за любовь, за все труды?

Вдруг за окном резким контрастом всем моим горьким раздумьям безудержно рассыпается чей-то молодой, такой ликующий, такой озорной и счастливый смех! И мне становится… стыдно. Какая плата? За какие такие труды? О чем это я?.. И разве можно так?

И тут я вспоминаю мою маму — спокойную, седую, с доброй, какой-то тихой улыбкой. Не могу представить даже, чтоб она когда-нибудь так думала о нас, своих детях, чтоб укладывала на какие-то нелепые весы свою любовь к нам. Я вспоминаю свои восемнадцать: лекции в университете, библиотека, консерватория, репетиции хора, концерты, Александровский сад, а уж когда пошли свидания!..

Я заявлялась домой поздно-поздно. Она, всегда улыбаясь, спрашивала:- Ужинать будешь? Спокойно садилась напротив за стол и смотрела на меня, пока я сметала с тарелки все, что на ней было, порой даже не разобрав толком, что именно. Что-то я не помню, чтоб такой порядок вещей казался мне тогда несправедливым. Так что же я теперь?!

Ну да, из реки моей жизни заструился тонкий ручеек самостоятельной жизни моей выросшей дочки. Он тоже станет полноводной рекой, этот робкий пока ручеек, и потечет не прочь от старого русла, а рядом — я для этого многое сделала. Рядом, но и не вместе. Я должна это принять.

Нет, не стану я смотреть больше в чужие окна. Пусть они зажигаются и гаснут в положенный срок. За ними своя жизнь. И за моим окном — жизнь, хорошая, естественная жизнь двух взрослых, родных и навсегда необходимых друг другу людей. И не печаль это, что стала старше и чуть отошла от меня дочь, а радость — новая, неповторяющаяся, как каждая веха человеческой жизни.

…Я выдвинула ящик письменного стола и в самой его глубине разыскала старую записную книжку, набрала номер, который не вспоминала давно-давно.

— Слушаю.

— Наташа! Ты меня узнаешь?

— Конечно.

— Что ты сейчас делаешь?

— Ничего. Я дома одна. Муж ушел в ночную смену. Сын укатил на какие-то соревнования.

— Я тоже. У дочки свои дела. А не пойти ли нам с тобой побродить, как тысячу лет назад? А? Ты заметила, на улице весна!

Дарья Визиренко